Вместо предисловия.
“…И к чему с такой нелепой нежностью я перебираю эту добычу детской памяти? Я ныряльщик, спасатель… Уходит под воду океана времен мой город, со всеми моими людьми, деревьями, улицами, домами… Зажмурив глаза, я хватаю все, что под руку подвернется, не выбирая и не сортируя улов, а просто ныряя и ныряя из последних сил, все тяжелее всплывая на поверхность с очередным обломком мимолетной сладостной Атлантиды: еще лицо, еще сценка…”
Дина Рубина “На солнечной стороне улицы”
Я плохо и редко завтракаю. Просто никогда не приходит в мою утренню сонную голову мысль, что нужно встать пораньше, чтобы успеть уделить 15-20 минут приготовлению/поглощению еды. Встаю я минут за 10 до выхода и как угорелая несусь по квартире, в последнюю секунду распахивая неприветливый холодильник, выхватывая яблоко или йогурт. Через час сажусь в свое рабочее кресло, наливаю горячий черный чай без кофеина (другого чая в здоровом американском офисе нет), разворачиаю утренний псевдо-полезный снек и завтракаю, греюсь, просыпаюсь.
Мама говорила, что когда не успеваешь позавтракать, нужно хотя бы выпить стакан горячего сладкого чая. Так часто и бывает, с утра успеваешь только по-быстрому хлебнуть несколько пресных глотков (сахар я перестала есть в Москве: это не была попытка борьбы с лишним весом, просто дань моде, общежитской девчачей моде).
Часто вспоминаю, как мама будила нас всех – пятерых детей – звонким переливчатым “Кто хочет рисовую кашу? Просыпайтесь, просыпайтесь, а то не достанется”. На месте рисовой каши могла быть манная (мной не любимая), оладушки или банка сгущенки. Сгущенка всегда была праздником в доме, она открывалась во время приготовления торта, для крема… и мы, младшие, жадно ждали, когда мама или старшая сестра выгребет ложкой – ну скорей уже – всю сгущенную внутренность и отдаст нам на растерзание. А вот когда такая долгожданная сгущенка открывалась утром – не для торта, не для крема, а просто так – это было волшебство.
Деликатесом было и сливочное масло. Мы, дети, его не любили, но ели с удовольствием. Отрезали так тоненько прозрачную полоску и долго намазывали на лохматый кусок домашнего лаваша. Сейчас я всегда улыбаюсь, когда папа моего мужа делает мне бутерброд с толстенным бруском масла, приговаривая “масла нужно есть много, оно для глаз полезно”… улыбаюсь и уплетаю в обе щеки, не только потому что полезно.
Что же мы ели каждое утро перед школой. Сладкий чай, лаваш и соленый совсем нежирный невкусный сыр. Не знаю, как описать этот сыр – это не совсем брынза, не совсем фета, для нас это был просто «сыр», все остальное виды назывались «голландским» и были только на новогоднем столе и в мечтах.
Во времена похуже сыр заменялся домашне-засоленными зелеными морщинистыми помидорами. Не буду говорить про наше к ним отношение… просто тогда еще я про себя решила, что, когда вырасту, никогда не буду завтракать солеными помидорами.
Конечно, гостям соленые помидоры не предлагались – всегда находился припрятанный в морозилке кусочек сливочного масла, или сыр, или яйца. Очень хорошо помню, как к нам на выходные приехала однокурсница сестры, смешливая зеленоглазая Рая, и мама все переживала, чем же мы ее будем угощать. Утром к нашему детскому восторгу на столе обнаружилась тарелка вареных яиц. Девочка – мне она тогда казалась тетей – пила только чай, сообщив после настойчивых приглашений скушать яичко, что у нее аллергия на яйца, расстроив этим маму и обрадовав нас – больше достанется.
Пять лет назад я решила, что обязательно напишу своим детям книгу о своем детстве. Они будут совсем другими, с другим менталитетом, культурой, наверняка, с другим языком и страной, но я хочу, чтобы они помнили, знали, понимали. Я напишу им об их бабушке, которую они никогда не увидят, которая осталась там, в моем детстве, в моих воспоминаниях… Я все никак не могла начать, все как-то не писалось… после прочтения “На солнечной стороне улицы” пришло что-то вроде вдохновения, правда, теперь пишу немного в том же стиле… как в детстве, после очередного заглатывания «Войны и Мира» я несколько недель называла папу папá, а сестер – душечками.