С Днем рождения, мам! Очень скучаю по тебе. Правда, скучаю это какое-то неправильное тут слово, просто мне тебя очень не хватает, твоей любви, ко мне и к моим детям, любви, которой только мамы могут любить.

Перечитала, что я написала о тебе несколько лет назад, и подумала, что Левка тогда был совсем крошкой, а сейчас уже есть Лейлаша – даже не представляю, как бы сильно ты ее любила и как бы ты вспоминала свою Лейлашу, каждый раз смотря на нее… И как я рада, что Лева так сильно на тебя похож, что каждый день я вижу твой взгляд в его глазах…

Вчера был День рождения мамы. Ей было бы 65 лет. Но вот уже 17 лет мы проводим этот день без нее. Последнее время очень часто думаю про то, что мама умерла, когда Рагиму было всего 8 лет. Как моей Лизе сейчас. В этом возрасте мама – это весь твой мир. Так это все сложно понять. Сколько бы лет не прошло, всегда остается чувство несправедливости, и много неотвеченных вопросов… почему она, почему так рано, почему так быстро… Очень надеюсь, что совсем скоро люди научатся бороться с этой ужасной болезнью, чтобы ни одни мамы так рано не умирали.

Мама, мы тебя все очень любим! Я вчера рассказывала много о тебе Лизе, как бы ты восхищалась ею и Левкой, как бы ты их баловала, пекла что-то вкусное вместе, смачно целовала и громко бы смеялась над их шутками своим самым прекрасным звонким смехом. Часто вспоминаю, как я приехала тогда из Москвы на лето, и тебе уже сделали операцию, и как я помогала тебе раздеваться, и ты впервые в жизни меня стеснялась, стоя ко мне спиной, и я сказала тебе просто: “Да ладно мам, чего ты стесняешься!” и ты повернулась ко мне и так как-то очень виновато улыбнулась и тихо сказала: “Посмотри, как изуродовали твою маму…” Я тогда сказала в ответ какую-то глупость, что-то типа “совсем не изуродовали”… и вот каждый раз сейчас жалею, что не сказала тебе то, что чувствовала… что не разрыдалась прямо там в нашей спальне, не обняла тебя, не сказала, что ты у нас самая красивая и всегда будешь такой, не важно, сколько шрамов на твоем теле, и дала бы тебе выговориться, выплакаться, чтобы ты забыла, что мы твои дети и нас всегда надо оберегать и быть для нас сильной, чтобы ты могла признаться нам, как же тебе страшно, потому что ты все уже знала… Прости меня.

Последние месяцы я часто думаю о маме. Думаю о том, как бы я показала бы ей Лёву, как бы она взяла его на руки и сказала бы мне, какой он красивый и как он вкусно пахнет. Думаю о том, как бы она пекла с Лизкой свои вкуснющие пироги и рассказывала бы ей историю об обгоревшей кукле из своего детства. Как я бы садилась рядом с ней и внезапно порывисто бы ее обнимала и целовала, как делала часто, когда была маленькой девочкой. Как же хочется иногда просто быть маленькой девочкой. И как же это несправедливо, что единственный человек, с которым я могла себя так чувствовать, ушел из моей жизни, когда мне было 18 лет (а ей всего 48!). Тогда было тяжело, но казалось, что я очень взрослая и справлюсь. А сейчас мне 33, и я хорошо справляюсь, но как же я по ней скучаю.

Я часто думаю о том, как она справлялась со всеми нами, пятью детьми, работой, домом… как кипятила в ведре наши пеленки, лежала с нами в больницах, чистила дом до блеска, купалась / купала нас в тазу, учила нас читать, писать и ткать ковры, готовила тончайший хинкал и самые вкусные цикабы, перевязывала раны/ожоги и делала уколы всем соседям, без устали следила за нашей порядочностью и образованностью, празднично встречала неожиданных гостей даже в самые голодные годы…  И все это она всегда делала с красивейшей улыбкой на лице и безумно заразительным смехом. И ее обожали все соседи, и все пациенты в больнице, и все ученики в школе… И никто и не догадывался, что очень часто она лежала у себя в кровати, в темноте, и плакала. Как же бы хотелось ее сейчас обнять, и поговорить, и залечить все ее душевные раны, чтобы все забылось, чтобы было только счастье и радость, за себя, за детей, за внуков.

Лёве скоро четыре месяца, и я часто думаю, что именно в этом возрасте умерла Лейлашка. Тогда, в мои три года, это казалось большим трагическим событием, но каким-то мимолетным, о котором все сразу забыли, потому что про это никто никогда не говорил. И только сейчас я понимаю, что мама тогда сцеживала молоко в блюдце не потому что, это было весело и мне хотелось его попробовать, а потому что мамина грудь разрывалась от боли… во всех смыслах. Как она это пережила? говорила ли она с кем-то про эту боль? рассказывала ли о том, как она скучает об улыбках своей девочки, о ее запахе, о ее круглых черных глазках?… Как бы мне хотелось сейчас привезти ее к себе, сесть рядом и вместе поплакать, чтобы она, наконец, выпустила эту боль, хоть и затуманенную за все эти годы.

И как же я жалею, что не сохранила ее письма мне, когда я жила первый год в Москве, и она писала мне своим размашистым кудрявым почерком наполненные нежностью и любовью письма, а я читала и плакала, потом звонила ей и мы обе плакали. Точнее, я плакала и говорила, как мне тяжело, а она меня успокаивала и говорила, чтобы я возвращалась домой, а я упрямо отвечала, что пока не поступлю в МГУ, не вернусь. И потом она шла домой от соседей (потому что на нашей улице был только один телефон) и плакала уже дома. Мы никогда не знали про ее переживания и боль, она всегда старалась нас от этого оградить, и даже про рак я узнала совсем случайно, и приехала сразу домой, когда больницы и эта страшная операция на груди уже были позади. И опять была эта ее искрящаяся улыбка, будто все прекрасно, и мы, дураки, верили. И даже когда я увидела ее шрам, и она так очень грустно, немного стесняясь, сказала «смотри, как изуродовали твою маму», даже тогда, я просто ответила, что «совсем не изуродовали», и продолжала верить, что все хорошо. А надо было ее крепко-крепко обнять, сказать, какая она красивая и любимая… чтобы она, наконец, выплакалась, и сказала, что знает, что умирает и что ей очень страшно. А она продолжала улыбаться и оберегать нас.

И про Олега я так и не успела ей рассказать.

Я не верю в потустороннюю жизнь, но если вдруг…… Мам, я тебя очень люблю и очень, очень скучаю.
+++