Я все рассказать не смогу. Все, что чувствовала, когда гуляла по набережным и паркам, когда стояла в бесконечных пробках, когда сгребала продукты в супермаркете, чтобы вспомнить, какие они на вкус, когда валялась на скамейке на Воробьевых горах, где мы с Олегом занимались жуткими неприличностями лет семь назад, когда ругалась с охранниками в ГЗ, которые нас не пропускали, когда узнала, что торта Шоколадница “ой, девушка, уже давно как нет в меню”, когда у меня глаза на лоб полезли от ценников в Европейском, когда таксист ехал метров триста задним ходом, чтобы в пробке не стоять, когда я с пеной у рта доказывала, что я не американка, просто Америка не такая уж плохая страна, как ее в России…, когда рассматривала внимательно рубли, будто впервые, когда сидела в такси к Шереметьево и надеялась, что мы опоздаем.
Но самое важное, самое ценное, самое родное покидать было сложнее всего. Именно благодаря друзьям я на вторую неделю наконец почувствовала, что я дома, что я не турист, что мне не нужно при встрече говорить, откуда я, кто я, and how to spell my name. И все мне говорили, как сильно я изменилась, какая я стала взрослая и спокойная. И я стояла над тортом и долго думала, какое загадать желание. А после долго задувала 26 свечей под всеобщий хохот, потому что мой любимый муж купил незадувающиеся свечи.
В последний день мы зашли в Елисеевский, и конечно, я не могла не сфотографировать эту красоту. Ко мне подбежал мужчина и сказал: “No photos of food, only decor”. “I am sorry,” – быстро сказала я и сама удивилась тому, что сказала. А утром мы улетели домой.
